Нелли Шульман - Вельяминовы – Время Бури. Книга первая

Сейчас ей все казалось смешным и далеким. Она погладила голову рыси:

– Давид поедет со мной в Гаагу. Он подпишет разрешение, я отвезу мальчиков в Лондон. Тетя Юджиния о них позаботится, а я вернусь в Голландию. Он упрямый человек, однако, речь идет о жизни и смерти. Надо оставить ссоры, в наших руках судьба детей…, – Эстер говорила все это, глядя в голубые, спокойные глаза мужа.

Давид, разумеется, не пригласил ее в квартиру. Выйдя на площадку, бывший муж смерил ее взглядом, с головы до ног:

– Что ты здесь делаешь? В соглашении ясно написано, что мои адвокаты пришлют извещение, о визите детей, на выходные дни, и привезут их…, – муж улыбался, – только куда привозить? Ты, кажется, покидаешь Голландию…, – между бровями жены появилась жесткая складка:

– Я бы хотела увидеть мальчиков, – попросила Эстер, – сводить на прогулку. Мы поедем в Гаагу, в консульство…, – если бы бывший муж отказал в разрешении, Эстер намеревалась увезти детей в рыбацкую деревню, на Толен. Она хотела проводить Теодора во Францию и добраться, с помощью господина де Йонга, до британских берегов.

Давид усмехнулся:

– Я тебе много раз говорил, что я не дам никаких разрешений. Я отец, я несу ответственность за воспитание детей. Они останутся в Голландии. Что касается просьбы, о прогулке, то у тебя есть время, раз в месяц. Дождись его…, – Эстер слышала уверенный голос мужа, такой же, как в радиопередаче.

Профессор Мендес де Кардозо объяснял евреям, что регистрация, и штамп в документах, были просто бюрократической процедурой, для учета населения. У евреев не существовало никакого основания для паники. Немецкие власти уважали нужды общины.

– Посмотрите вокруг, – он говорил мягким, отеческим тоном, – синагоги, кошерные магазины работают. Некоторые рестораны и кафе закрыты для входа евреев, но это для нашего, блага. Мы должны понимать чувства немцев. Многие из них лишились сбережений, во время кризиса, по вине некоторых алчных, и бесчестных представителей нашего народа…, – Эстер встряхнула головой, пытаясь избавиться от назойливого жужжания.

Он посмотрел на часы:

– Мы ждем гостей, к обеду. У меня мало времени…, – Давид взялся за ручку двери. Голос жены был хлестким:

– В парке Кардозо, сняли табличку, в его честь. Вход евреям туда закрыт. Твой прадед умер, как полагается врачу, спасая Амстердам от эпидемии. Он бы не смог зайти в сад, разбитый на месте его собственного дома. Давид, как ты можешь? Твои взгляды, это твое личное дело, но мальчики…, Не ставь будущее детей под угрозу, дай нам уехать…, – Эстер, сквозь сумочку, чувствовала тяжесть пистолета:

– Если я его пристрелю, прямо здесь, мне больше не понадобятся никакие разрешения. Он отец, у него еще Маргарита…, – схватив ее за руку, Давид вывернул пальцы:

– Пошла вон отсюда! Не придумывай ерунды, истеричка! Ни меня, ни мою семью никто не тронет! Мы зарегистрировались, мы соблюдаем правила…, – от него пахло знакомым сандалом. Темная борода была совсем рядом с лицом Эстер:

– Нельзя, чтобы он видел пистолет…, – дернув рукой, она отступила. Бывший муж оправил пиджак:

– Где твоя регистрация? Покажи мне паспорт. Если ты собираешься здесь болтаться, я вызову полицию. Ты проведешь ночь в камере, Эстер…, – за дверью залаяла собака, раздались детские голоса.

– Сдохни, мамзер, – выплюнула Эстер. Женщина сбежала вниз по лестнице, стуча каблуками. Она рванула дверь подъезда:

– Элиза не поможет, даже если меня увидит, в окно. Она его боится, смотрит ему в рот…, – Эстер быстро шла по набережной Амстеля. Миновав мост, у оперного театра, она опять услышала собачий лай. Эстер обернулась. Гамен несся по мостовой, поводок тащился сзади. Пес заплясал у ее ног. Элиза, в траурном платье, с неприбранными, золотистыми волосами, бежала следом. Женщина тяжело дышала:

– Я сказала, что собаку надо прогулять. Эстер, с мальчиками все в порядке. Я тебе писала, из Мон-Сен-Мартена…

– Я тоже тебе писала, – тихо сказала Эстер, глядя на усталое лицо, на темные круги под глазами. Она не хотела думать о том, что могло произойти с письмами. Отогнала от себя эти мысли, Эстер кивнула на черную ткань: «Что случилось?»

Элиза быстро говорила, комкая в руках поводок, оглядываясь на мост. Эстер вздохнула:

– Не бойся, за деревьями нас не видно. Мне очень жаль…, – она взяла тонкую руку:

– Я твою книгу купила. Очень хорошо вышло. Тебе надо еще писать.

Элиза всхлипнула:

– Эстер…, Я не знаю, как…, Прости меня, прости. Ты не уедешь…, – в серо-голубых глазах стояли слезы.

– Куда я уеду, – Эстер, закурила, – когда мальчики здесь. А что ты прощения просишь…, – она глубоко затянулась сигаретой, – это все…, – женщина не закончила:

– В прошлом все. О детях надо думать, и мне, и тебе…, – Элиза сказала, что Давид пригласил к обеду оберштурмбанфюрера Максимилиана фон Рабе:

– Я не хочу, чтобы дети его видели…, – растерянно добавила женщина, – может быть, их на прогулку забрать? Мне надо подать обед, иначе Давид будет недоволен. Они не признаются, что вы встретились. Они о тебе спрашивали…, – розовые губы дрожали.

Эстер посмотрела на хронометр:

– Приводи малышей через полчаса в Ботанический сад. В оранжереях есть детская группа. Моя няня их оставляла, тем годом. Скажешь Давиду, что…, – Элиза закивала:

– Я знаю, мальчикам нравится. Только Маргариту они не возьмут, группа с трех лет. Придется ей дома побыть…, – Эстер, на мгновение, обняла женщину:

– Она малышка, не запомнит немца. Иди, – она подтолкнула Элизу к дому, – одень их, для прогулки…, – Элиза вела за собой Гамена. Эстер выбросила окурок в канал:

– Максимилиан фон Рабе. Не надо мне здесь оставаться. Он меня узнает, наверняка…, – Эстер решила выпить кофе, в летнем кафе:

– Это если таблички не повесили…, – женщина разозлилась:

– Пошли они к черту. На мне не написано, что я еврейка, а документов официанты пока не требуют…, – она понимала, что не может увезти мальчиков из Голландии. Новая должность бывшего мужа, о которой ей сказала Элиза, предполагала близкие связи с оккупационными властями.

– Не зря его фон Рабе навещает…, – горько поняла Эстер, – преодолел брезгливость…, – она вскинула голову. О квартире у рынка Альберта Кейпа бывший муж не знал:

– Отправлю Теодора во Францию, – решила Эстер, – и перееду туда. Буду встречаться с Элизой и мальчиками в городе. Элиза меня не выдаст…, – она вспомнила упрямый очерк ее подбородка:

– Дядя Виллем погиб, спасая еврея. Бедная, она родителей потеряла…, – Эстер надо было зайти на почту, проверить, не поступало ли писем от дорогого друга, из Берлина:

– Вывезу мальчиков, – вздохнула она, – когда все успокоится. Маргариту бы забрать, но Элиза с ней не расстанется. Как я не расстанусь с Иосифом и Шмуэлем…, – дети, вечером, ложились по обе стороны от нее. Сыновья зевали, держа ее за руки: «Мамочка, спой песенку…». Она тихо напевала американскую колыбельную, о красивых пони, или песню на ладино. Близнецы, спокойно, задремывали.

– Мальчики не похожи, на евреев, – Эстер остановилась, пропуская двух рабочих на велосипедах, по виду маляров. В плетеных корзинах лежали банки с краской и кисти:

– Обрезания им не делали…, – она сжала руки, до боли:

– Давид отец. Как бы он ко мне ни относился, он защитит своих детей, обязательно…, – маляры слезли с велосипедов у дома на Плантаж Керклаан. Рабочие пристально рассматривали большие, чисто вымытые окна квартиры профессора Кардозо.

Будущая графиня фон Рабе готовила отлично.

Макс оценил столовое серебро и хрусталь, свежую, накрахмаленную скатерть. В квартире вкусно пахло кофе, сладостями, и немного, волнующе, лавандой. Мадемуазель Элиза, как ее называл Макс, встретила гостя в шелковом, дневном, закрытом платье. Черная ткань облегала небольшую, девичью грудь. Профессор Кардозо суетился, хлопотал, извинялся, что его сыновья на прогулке, в детской группе:

– Мы еще не разложили вещи, господин оберштурмбанфюрер. Я бы, непременно, показал фотографии…, – сыновья Кардозо Макса интересовали меньше всего. Не интересовала его и хорошенькая, пухленькая девочка, в матросском платьице, с кудрявыми, черными волосами, похожая на отца. Дитя звали Маргаритой. Макс заметил серебряный крестик на шейке:

– Какая разница? Она еврейка, как и ее отец. Отправим их на восток…, – коллеги, в гестапо, сказали, что в Голландии много евреев, перешедших в христианство. Макс отмахнулся:

– Это никого не волнует. Есть четкие инструкции. Регистрации и дальнейшему…, – он поискал слово, – переезду, подлежат все люди еврейского происхождения, будь они хоть трижды священники, или монахи, – кисло добавил Макс. Он боялся, что его святейшество, упрямый мерзавец, издаст негласное распоряжение, и католики начнут прятать евреев в монастырях: